Он сказал: напиши о нас. Делаю вид, что не понимаю. – О ком? – О нас,- тыча указательным пальцем сначала на себя, потом на меня.  И я попробую. А почему собственно и нет?

Сколько я себя помню, я почти искренняя. Всегда. Под искренней я имею в виду честная, под честной убедительная, под убедительной, отлично сыгранная. А под «почти» — иногда надоедает. Отлично, значит хорошо, значит выше среднего. Значит настолько, что верю в это сама. Я могу оправдать практически что и кого угодно.

С детства амплуа определялись случайной встречей. Кем-то, кто впечатлял больше всего. Зачастую рандомно. В редких случаях я выбирала. И получилось то, что вы имеете сейчас.  Я.  И то, с чем всем приходится мириться. Искренность такая штука, как бы получше выразиться, не обЪективная. Пародокс, правда? Это же искренность.
Задумывались? Мы никогда не виним себя по-настоящему. Мы признаем ошибки напоказ. Осознание всегда демонстративно. Признание вины вызывает уважение. Прежде всего окружающих. Ну и бонусом у самого себя.

-Я знаю, что была неправа. Я понимаю это сейчас. Но уже слишком поздно. Я знаю, что заслужила. Тошно от самой себя.

 И  последнее, но не по значимости. Знаете, мне всегда нравилось, как на английском звучит «I’msorry», не «прости» по обыкновению, а художественный перевод, который используют в озвучке зачастую. То есть «мне очень жаль».

Так вот. – Мне правда. Правда очень жаль.  И вот оно. Это мое любимое.

Я плачу перед зеркалом. Если одна или разговариваю по телефону. А если нет, то я всегда знаю примерно, как выгляжу.

В 14 у меня была Саша. Санечка. Всегда внимание. Всегда громко. Всегда вульгарно. Всегда демонстративно плевать на то, что думают все. И само собой, на самом деле это было не так. Ей было 16. Мы курили вишневые сигареты летом сидя на бордюре на входе в лес. Мне нравилась ее кожаная куртка и кружевные колготки.  Мне нравился черный крест у нее на шее. И кольца. Много колец. Она обаяла меня с первого взгляда, когда пришла к нам в школу. Я была девственницей. И Санечка тоже. Я видела член. И у меня был петтинг. У Саши тоже. Но с претензией на публичность. Я боялась. Санечка не боялась ничего и никогда. Санечкино всегда было: я выебу, я разведу. Секс для Санечки не был чем-то страшным или незнакомым, чем-то сокровенным или интимным. Пока это не произошло. Одним утром она попросила встретиться. Санечка не была в красивых кружевных колготках. Она была, помню как будто это было вчера, в легинсах и красной потасканной футболке с жирными пятнами. Пучок, который она собирала всегда так небрежно, когда мешали волосы, больше не выглядел очаровательно. У Сани было опухшее от слез лицо, у нее дрожали руки. Каждый раз когда она пыталась затянуться, казалось что она пытается выкурить сигарету за раз, и была бы воля ее легких она бы так и поступила.  Саня лишилась девственности с мальчиком, которого любила и который любил ее. Ей  было страшно и больно. Ей казалось, что она не была готова. И она не знала, что делать дальше. Мне было 14, у нее было много друзей. Старше и опытнее. Но она сидела со мной на бордюре возле леса, плакала и курила вишневые сигареты. Тогда я впервые поняла, что Санечка обман. И что в скором времени, я Санечку перерасту.